Технический надзор котлов отопления

На состоявшейся встрече Владимира Путина с творческой интеллигенцией писатель, лауреат многочисленных премий, автор «Саньки», «Патологий» и прочих бестселлеров, национал-большевик Захар Прилепин задал премьер-министру несколько неудобных вопросов. Ответы на них сразу попали на ленты информагенств.

На первый вопрос — о его связи с совладельцем нефтетрейдера Gunvor, участником рейтинга 200 богатейших бизнесменов России по версии Forbes Геннадием Тимченко — премьер-министр ответил отрицательно, хотя и подтвердил, что знает этого бизнесмена. «Все, что связано с его бизнес-интересами — это его личное дело. Я никогда туда не лез и лезть не собираюсь. Надеюсь, что и он в мои дела никогда нос совать не будет», — заявил Путин. «Он работал со своими друзьями и коллегами в Киришинефтеоргсинтезе. Когда пошел процесс приватизации, они отделили свою часть, которая занималась экспортом нефти и нефтепродуктов, и сделали частную компанию», — рассказал об истории Gunvor Путин, напомнив, что это было в самом начале 90-х годов. Как отметил премьер, Тимченко «пришел в бизнес не вчера и не позавчера, а с первого шага, когда была разрешена приватизация». «И я уверяю вас — я знаю, что много пишут по этому вопросу — абсолютно без всякого моего участия», — добавил Путин.

Второй вопрос Прилепина касался громкого скандала с коррупционной подоплекой — обнародованную Алексеем Навальным историю о хищениях в Транснефти. Путин выразил уверенность в том, что в компании не было совершено никаких уголовно наказуемых действий. «Если бы там было что-то уголовно наказуемое, то я вас уверяю — там уже давно за решеткой сидели бы люди», — пояснил премьер. Навальный отреагировал на слова Путина в своем блоге: «Сегодня в Транснефти все напьются от счастья. <…> Жулики в госкомпаниях по всей стране облегченно вздохнут и поднимут тост за нового президента, замирая в предвкушении новых приходов».

Сам Прилепин не впервые встречается с Путиным. В 2006 г. вопросов у писателя было больше, но они не касались конкретных коррупционных историй. Путин тогда не смог ответить только на один — касающийся амнистии заключенных. Сразу после окончания новой встречи с Путиным «Свободная Пресса» связалась с Прилепиным.

— Как вам Путин на этот раз?

— На этот раз он был в чуть более устойчивой спортивной форме. Когда мы встречались с ним первый раз, я, задавая свои неприятные вопросы, почувствовал слабую степень удивления и рассерженности. Сегодня он был максимально благодушен, смотрел прозрачными, честнейшими глазами. Получив ответы на два своих вопроса, я сразу понял: «Все ясно, вопросов больше не имею».

— Почему именно такие вопросы? Тимченко, Gunvor, Транснефть — кого, собственно, кроме Алексея Навального, это волнует? Опять же — писатель, и такие темы.

— Это совершенно очевидные вещи, и я хотел получить на них совершенно очевидные ответы. Я мог спросить, конечно, про систему развития детской литературы — и он ответил бы «да, конечно, будем развивать». Я сказал, что у меня, русского писателя, душа болит за все, и мне это важно.

— И он не изменил тона — что его спрашивали о детской литературе, что о Транснефти?

— Нисколько, ничего не дрогнуло.

— А как он изменился за это время?

— По-моему, он отдохнул. И готов еще лет 12 нами властвовать.

Накануне встречи писателей с премьер-министром корреспондент «СП» поговорил с Захаром Прилепиным.

— Все мы оказались в ситуации «еще 12 лет Путина» — по крайней мере, на сегодняшний день это видится именно так. Новый застой, новый Брежнев. Вы — писатель далеко не брежневский, вы занимались и революцией. Как будете жить в застое, как вообще жить в застое?

— Просто жить писателю можно и при застое. Да, при застое жить было отвратительно, но комфортно и было понятно, что такое существование может продлиться вечно. Диссиденты понимали, что советская система — она на века.

А сегодня этого ощущения нет — и это все, что я пытаюсь донести до своих друзей-либералов. Я бы с удовольствием обменял бы наше время на брежневское, потому что я готов терпеть все что угодно, я готов перестать писать книги, но дайте мне ощущение, что у моей страны есть запас прочности еще на 30 лет.

Сейчас у меня ощущение другое: в течение 30 лет страна гикнется так, что я не знаю, что я буду говорить своим детям.

— Если смотреть из того времени, то ощущение надежности разделяли не все — Андрей Амальрик написал знаменитое «Доживет ли СССР до 1984 г», и не слишком ошибся.

— Возможно, частные ощущения некоторых диссидентов не совпадали с ощущениями большинства советских людей. Однако, у той страны действительно были запасы прочности. У нее была автономная экономика — худо-бедно, но так можно было существовать еще очень долго. Сегодняшняя экономика открыта всему миру — и нынешняя элита не является российской, это очевидно всем.

В свое время Сорос сказал, что «если 90 процентов ваших вкладов находится за границами страны, если ваши дети учатся за границами страны, если вы имеете возможность как минимум выезда в другую страну, а, как максимум, зарубежное гражданство, чья вы тогда элита?» И это чистая правда. При всем нашем желании мы не можем того же сказать о коммунистической партии эпохи Брежнева.

— Она была «невыездная».

— Она связывала свое будущее с будущим страны, а эта — не связывает. И это меня повергает в ужас: еще 12, а как максимум — все 30 лет, они будут править. И что после этого останется от страны, совершенно непонятно. Многие говорят — точка невозврата уже пройдена — но мне кажется, она еще не пройдена. Но она точно будет пройдена в эти предстоящие 12 лет. Мы не вернем страну никогда.

Лично я чувствую себя прекрасно. У меня все в порядке — есть деньги, хорошая машина, загородный дом, мои книги продаются. Но я наверняка знаю, что это не навсегда. Зыбко — более чем.

Сейчас наша общественность поздравляет Путина с возвратом во власть. Владимир Машков выступает — но я понимаю, случись чего, он в Голливуде. Собчак — она в России тоже не на века. Но почему у них не дрогнет ни одна жилка, что эта страна может исчезнуть?

— Ну, допустим, исчезнет страна. Когда появилась новость о возвращении на престол, многие вокруг — возможно, социологически эта недостоверная выборка — начали наперебой кричать: «пора валить отсюда». Пора валить?

— Я не буду никуда валить. Что я там буду делать? Мои дети говорят на русском языке, я говорю на русском языке, это моя земля.

— Они выездные, а вы — невыездной.

— Нет, я тоже выездной. Но я не понимаю, как так можно говорить. Это прозвучит патетично, но это выглядит так: у меня заболели родители, а я от них сбежал. Мне кажется это ужасным. То, что современные хипстеры позволяют себе подобные высказывания, я считаю чудовищным. Такое ощущение, что то чувство Родины, о котором говорил Есенин, мы потеряли напрочь. Как так можно говорить — эта земля просто пропитана кровью тех же самых хипстеров!

— Есть ли у хипстеров кровь?

— Есть, и при желании можно заставить их ее полюбить. Тысячу лет никто не говорил «пора валить», а сейчас вдруг стало пора. Но даже эта степень оппозиционности меня устраивает. Мы согласны и на малое: раз вам происходящее здесь не нравится, и то хорошо.

— Да, буквально в 2006 году настроения были скорее такие.

— В 2001 году, когда я начинал свою активную национал-большевистскую деятельность, писал статьи, все вокруг воспринимали меня как идиота: да ты что, все ж хорошо, ты рехнулся что ли?

— «Жизнь налаживается».

— Да. И вот спустя 6 лет те же люди понимают, что все не так. Никто, конечно, не идёт ко мне с пирогами и не говорит «тогда ты был прав», но хотя бы то, что в 2001 было маргинальной риторикой, сейчас стало мейнстримом.

— В 2001-м, когда вы выходили и орали «Ре-во-лю-ция», это воспринималось как маргинальное. Сейчас с этим «пора валить», пожалуй, гражданская активность не лучше. Но ведь любой застой по своей природе должен закончится взрывом.

— Если нация жива — то взрывом. Если нет — то смертью.

— А какая вероятность и у того, и у другого?

— Вероятность смерти куда больше.

— То есть революции не будет? Вы занимались революцией, и…

— Революция — это чудо. Да, мы занимались революцией, понимая, что это чудо.

Инертность была всегда. Но нужно помнить, как праздновали в 1913 году 300-летие дома Романовых — площади были полны народу, люди ликовали. А спустя 4 года — это смешной срок, никто даже и не понял, как это все произошло.

Но чудо — оно не всегда приходит. Люди, которые любят Путина, или не любят Путина — они все воспринимают нацию и государство как нечто вечное, данность, которая никуда не денется. А это не так. В мире ежегодно исчезает до 200 языков — а национальности, государства исчезают так же. Почему все решили, что Россия — это раз и навсегда? Это не данность. Она тоже может исчезнуть.

— Касательно «друзей-либералов»: очень распространенный взгляд на Россию как на страну, населенную сплошь быдлом. А вы про тех самых людей, которые либералы записывают в эту категорию — вы же о них и пишете. Они у вас если не герои, то действующие лица…

— Я не героизирую русский народ, но я точно его не боюсь. Мы часто говорили об этом с моим любимейшим человеком Димой Быковым. Его это несколько напрягает, а меня нисколько не пугает совершенно.

Я с русскими правыми, в меньшей степени чем он, но тоже не нахожу общего языка. Последний раз написал статью в «Новой газете», «гастарбайтеров нужно приручать», такой был скандал! «Как Прилепин посмел это сказать».

— «Нерукопожатно».

— Я — националист, русский имперец. Я даже не понял, что они имеют в виду. Мы же имперский народ! Я предложил русифицировать, вовлекать в нацию людей, заставить их учить русский язык, дать им работу, героизировать их жизнь в русском пространстве, взращивать новых Багратионов. В ответ — бешенство. Они действительно думают, что Россия — это мононациональное государство, где только русские живут? Я не очень это понимаю.

Я не боюсь русского народа. Тех людей, которых я наблюдал в течение жизни: хулиганов, ОМОНовцев, негодяев, тюремщиков, националистов, с которыми я близко знаком — они не вызывают у меня никакого ужаса. Они все нормальные русские мужики, которые при иных обстоятельствах могут нормально уживаться в нашей стране.

— А кто вызывает ужас? Отторжение?

— Это прозвучит глупо, но сейчас в России все звучит глупо. Чиновники. Бюрократия, «коррупционеры», власть как таковая.

— Но вы сами работали в этой системе, пускай и не на руководящих ролях, «бойцом».

— Я и сейчас в ней работаю. В России, где ни работай, всегда будешь в системе. Если я работаю в госструктуре, пусть это даже завод или фабрика, я все равно там. Если я работаю в СМИ, я все равно нахожусь на стыке противоречий. Сейчас я просто выбрал себе такую роль, слава Богу, у меня это получилось — я выбираю себе противника, и за счет этого существую. Но при этом я работаю с людьми, которые имеют отношение к власти. Люди, которые меня приглашают на встречи с первыми лицами, они тоже во власти.

В Кремле много башен, и люди во власти могут с кем-то иметь какие-то отношения. Это нормально и это неизбежно. Надо понимать, что не только нас не устраивают разные вещи, их тоже что-то не устраивает. На этом стыке мы можем вполне сойтись.

Я никогда не стремался своего прошлого: да, были разные моменты. Я не работал «бойцом», я был скорее «младшим офицером»: у меня был большой интерес посмотреть на этих людей, насколько они контактные, насколько возможно с ними общение.

— Вы будете встречаться с Путиным. Вообще есть смысл с ним общаться? Вот вы с ним встречались, Шевчук, еще много разных людей.

— Единого смысла, который действует сразу и на всех, никогда не будет. Но смыслы накапливаются как таковые. То, что «с ним Путин поговорил» — я, Садулаев, Шевчук, какие-то вопросы задали другие люди, Быков, Архангельский — это все накопление смыслов. Люди слышат эти диалоги, делают какие-то выводы. А реального смысла нет и быть не может. Разговор будет в одни ворота.

— А ему это зачем?

— Отработка бойцовских ударов. «Смотрите, как я сейчас поставлю на место этих людей, которые не владеют цифрами в той полноте, как владею ими я».

— В тупик его не поставишь?

— Конечно. Ну и что? Время показывает, что все его словесные победы оборачиваются против него. Я его спрашивал о Северном Кавказе, о социальной сфере — все его выигрыши были весьма сомнительны. Но тогда он показал, что типа поставил меня на место. Мне так не показалось, я до сих пор уверен в своей правоте.

— Он любит ставить на место.

— Это нормально. Он же вырос во дворах Ленинграда.

— Когда-то вы общались с маргиналами, сейчас — с либералами. И либералы вас очень любят. У вас премий — больше, чем у Брежнева орденов.

— Поменьше, но много, да.

— С чем такая любовь связана, к человеку принципиально чуждому по происхождению?

— Я сам себе пытаюсь это объяснить, не знаю. У меня есть несколько версий. Первая — либералы далеко не настолько подонки, глупцы и негодяи, как мы, красно-коричневые подонки, думали до сих пор. У них есть некая рефлексия по поводу некоторой неправедности своих поступков, и они на какие-то вещи реагируют вполне серьезно.

После моей дискуссии с Петром Авеном я был одним из самых частых гостей на Рублевке, я ездил туда раз 20 — меня приглашали в гости министры, банкиры.

— В роли такого экстремального развлечения?

— Беседы строились так, что я этого не очень чувствовал.

— «А вот у нас из народа».

— Может быть и так, но несколько сложнее. У них неплохой эстетический вкус.

Другой ответ — люди из либерал-центристов, которые находятся непосредственно около власти, сами к власти испытывают серьезную неприязнь, которую не рискуют озвучивать.

— Неприязнь или ревность?

— И то, и другое, хотя в нашем случае неприязни больше. И я им выгоден, как человек, который произносит то, что они произносить не рискуют. А я это говорю непрестанно.

У меня была история с одним человеком, который говорил: «Слушайте, Захар, мне кажется, вы им продались, этим либералам. Так много премий получили, имеете успех». Я смотрю на него, и понимаю, что это миллиардер, член Единой России, и он мне говорит «продались», как будто он сам стоит на баррикадах, борется с системой. Да, он хороший, умный человек, но находится в плену своих обстоятельств.

Я понимаю, что когда они меня впутывают в какие-то свои истории (а я сам в них с удовольствием впутываюсь), они хотят, чтобы я высказал точку зрения, близкую к их точке зрения. Когда они вручают мне премии, приглашают на те или иные встречи — это такая тайная фига в кармане.

— Мальчик, который вовремя крикнет «король голый».

— Да-да-да. Мои ненавистники из национал-патриотов чаще всего кричат «Прилепин продался этим гадам». С чего они так решили, я не понимаю. Эти люди сидят по своим домам, их не увидишь ни на одном митинге, ни на пикете, они в жизни не совершили ни одного поступка, они тихо всех ненавидят, и при этом «продался». У меня за месяц бывало по 20 приводов в милицию!

— Если в России все-таки начнется тот вид застоя, о котором вы говорите, медленное угасание, умирание — вам же будет не о чем писать.

— С одной стороны верно, с другой — персонажи книг «Ботинки, полные горячей водкой», «Грех», «Патологии» не вымерли. В России еще живет 140 миллионов человек, из них — десятки миллионов взрослых мужиков, которые способны очень на многое.

— Я их не вижу. То есть я, возможно, слепой, но их как будто нет.

— Их действительно не видно. Их нужно разглядывать. Но я абсолютно убежден — случись в России любая заваруха, любая замута, кроме голодовки, и все эти люди проявятся, покажут себя во всей красе.

— Кого из коллег рекомендует писатель Захар Прилепин?

— Из плюс-минус старшего поколения — Михаил Тарковский, Дмитрий Быков, Александр Терехов. Из не совсем писателей: Павел Басинский. Из своего поколения: Михаил Елизаров, Сергей Самсонов, Андрей Рубанов, Сергей Шаргунов. Из старшего поколения: три пока несостоявшихся нобелевских лауреата Андрей Битов, Валентин Распутин, Эдуард Лимонов.

— А кто из политиков? Кто может «выстрелить»?

— Навальный, конечно. Навальный — номер один. Ройзман.

— Ройзман? Он с одними подружил, с другими. Навальный вот дистанцируется последнее время.

— Ну и что? Ройзман — это не Глазьев и не Рогозин. А вообще достаточно много людей может себя проявить в неожиданной ситуации.